Доктор Пэйж Маршалл туго натягивает какую-то белую струну между двух рук в перчатках. Стоя над сидящей в кресле сдутой сморщенной старухой, доктор Маршалл командует:

— Миссис Уинтауэр? Откройте рот, пожалуйста, настолько широко, насколько сможете.

Эти латексовые перчатки; та желтизна, которую они придают рукам — один-в-один так же выглядит трупная кожа. У медицинских трупов с занятий по анатомии на первом курсе, со сбритыми на голове и в интимных местах волосами. С коротенькой щетиной волос. Кожа у них словно куриная, — как у дешёвой варёной курицы, желтеющая и покрытая фолликулами. Волосы, перья — всё это просто кератин. Мышцы человеческого бедра выглядят точно как тёмное мясо индейки. После анатомии на первом курсе нельзя уже смотреть на курицу или индейку и при этом не жрать мертвечину.

Старуха откидывает голову назад, демонстрируя свои зубы, выстроившиеся коричневым полукругом. Язык у неё подёрнут белым. Глаза закрыты. Вот так же все эти старухи выглядят на причастии, в католическую мессу, когда ты мальчик с алтаря, который должен следовать за священником, пока тот кладёт облатку на один язык за другим. Церковь говорит, что можно принять гостию в руку, потом накормить себя — но этих старушек оно не касается. В церкви всё смотришь на причастии вдоль перил и всё видишь двести раззявленных ртов: двести бабуль тянут языки навстречу спасению.

Пэйж Маршалл склоняется и всовывает белую струну старухе между зубов. Потом тянет её, и когда струна вылетает изо рта, оттуда выплёскиваются какие-то мягкие серые частицы. Она пропускает струну между следующей парой зубов, и струна возвращается наружу красной.

При кровотечении дёсен см. также: Рак ротовой полости.

См. также: Некротический язвенный гингивит.

Единственный приятный момент в работе мальчиком с алтаря: ты должен держать дискос у подбородка каждого, кто получает причастие. Это золотой подносик с ручкой, которым ловят гостию, если та падает. Ведь, даже если гостия шлёпнется на пол — её всё равно нужно съесть. На этот момент она уже освящена. Она становится христовым телом. Воплощением плоти.

Наблюдаю сзади, как Пэйж Маршалл снова и снова засовывает окровавленную струну старухе в рот. Серые и белые частицы грязи скапливаются спереди на её халате. И маленькие крапинки розового.

Какая-то медсестра заглядывает в дверь, интересуется:

— Всё здесь в порядке? — спрашивает старуху в кресле. — Пэйж не делает вам больно, правда?

Та булькает в ответ.

Сестра спрашивает:

— Это что значило?

Старуха сглатывает и отвечает:

— Доктор Маршалл очень аккуратна. Она куда бережнее обращается моими зубами, чем вы.

— Почти всё, — говорит доктор Маршалл. — Вы такая молодец, миссис Уинтауэр.

А медсестра пожимает плечами и уходит.

Приятный момент в работе мальчиком с алтаря — это стукнуть дискосом кому-нибудь под глотку. Люди стоят на коленях, сцепив руки в молитве, и та лёгкая гримаса, в которой корчится рожа каждого в такой божественный свой миг. Любил я такое дело.

Когда священник будет класть каждому на язык гостию, он скажет:

— Тело Христово.

А человек, преклонивший колени для причастия отзовётся:

— Аминь.

Лучше всего — стукнуть ему под глотку так, чтобы слово «аминь» вышло как детское «агу». Или чтобы он издал утиное «кря-кря». Или куриное «ко-ко». Только делать это надо как бы нечаянно. И нельзя смеяться.

— Готово, — объявляет доктор Маршалл. Она выпрямляется, и, когда идёт выкинуть окровавленную струну в мусор — замечает меня.

— Не хотел мешать, — говорю.

Она поднимает старухе подняться с кресла и просит:

— Миссис Уинтауэр? Вы можете пригласить ко мне миссис Цунимитсу?

Миссис Уинтауэр кивает. Сквозь щёки можно рассмотреть её язык, который тянется туда-сюда во рту, ощупывая зубы, засасывая губы в тугие складки. Прежде, чем выйти в коридор, она смотрит на меня и заявляет:

— Говард, я уже простила тебе твой обман. Можешь больше не приходить.

— Не забудьте прислать миссис Цунимитсу, — напоминает доктор Маршалл.

А я спрашиваю:

— Ну что?

А Пэйж Маршалл отвечает:

— Ну, мне придётся целый день проводить зубную гигиену. Что тебе нужно?

Нужно узнать, что сказано в мамином дневнике.

— Ах, это, — отзывается она. Со щелчком стаскивает латексовые перчатки и заталкивает их в канистру с надписью «вредные отходы». — Дневник доказывает только одно — что твоя мать помешалась задолго до твоего рождения.

Это как ещё помешалась?

Пэйж Маршалл смотрит на часы на стене. Машет рукой в сторону стула, — того с виду обтянутого виниловой кожей кресла, которое только что покинула миссис Уинтауэр, — и говорит:

— Присядь, — натягивает новую пару перчаток из латекса.

Она что — собралась чистить мне зубы?

— Изо рта лучше пахнуть будет, — отвечает она. Выпутывает новый отрезок нитки для зубов и повторяет:

— Садись, а я расскажу тебе, что в дневнике.

Ну, сажусь я, — а под моим весом из кресла выталкивается облако мерзкой вони.

— Это не я, — говорю. — В смысле, про запах. Я этого не делал.

А Пэйж Маршалл уточняет:

— Перед тем, как ты родился, твоя мать некоторое время провела в Италии, так?

— И что — в этом большой секрет? — спрашиваю.

А Пэйж говорит:

— В чём?

В том, что я итальянец?

— Нет, — отвечает Пэйж. Она склоняется к моему рту. — Но твоя мать — католичка, так?

От струны больно, когда она протягивает её между парой зубов.

— Пожалуйста, скажи, что ты шутишь, — прошу. — Быть не может, что я итальянец да ещё католик! Такого мне просто не вынести.

Говорю ей, что давно всё это знаю.

А Пэйж приказывает:

— Помолчи, — и отклоняется назад.

— Так кто же мой отец? — спрашиваю.

Она склоняется к моему рту, и струна проскальзывает между пары задних зубов. Вкус крови скапливается у основания моего языка. Она внимательно щурится вглубь меня и отвечает:

— Ну, в общем, если веришь в Святую Троицу, то ты и есть свой собственный отец.

Я свой собственный отец?

Пэйж рассказывает:

— То есть, мне кажется, слабоумие твоей матери берёт начало ещё до твоего рождения. Согласно с тем, что написано в её дневнике, она была помешана как минимум с последних лет третьего десятка.